Как работают спецслужбы в СНГ?

Автор: Александр КАРАВАЕВ

Роль спецслужб в российской политике в СНГ – тема не публичная по понятной причине малодоступности реальных сведений. Однако с достаточной степенью очевидности можно говорить не просто о существовании этих механизмов, но и о том, что они использовались в период президентства Путина.
More...
Весь вопрос – в какой степени, как широко и каковы результаты этой практики? Известно, что кадровая ротация Путина на порядок повысила степень вовлеченности действующих и бывших сотрудников российских спецслужб в высшие органы политического управления Российской Федерации. Но также, с известной долей уверенности, можно говорить о том, что с приходом отдельных представителей «друзей Путина» в высшие эшелоны степень институциональной вовлеченности структур ФСБ, СВР и ГРУ в политику не стала выше. Пришли люди, но не усилились соответствующие институты. Этот парадокс необходимо держать в уме, учитывая, что многие построения о степени влияния спецслужб на политику РФ тонут в распространенных и не вполне верных стереотипах тотального роста их влияния.

Царство «ручного управления»

Особенность российской внешней политики в СНГ и не только, как это было неоднократно подчеркнуто многими наблюдателями, в слабом подключении институтов. Собственно говоря, эта особенность вытекает из самой природы взаимоотношения авторитарных режимов СНГ. Какие там институты? Главное — это отношения президентов. Они принимают решения: «дружить — не дружить». Под эти решения подстраивается элита. Соответственно, институты политики «включаются» и эффективно работают лишь там, где есть налаженные отношения с понятными для их субъектов правилами. Конечно, интересы политической элиты и крупного бизнеса добавляют устойчивости межгосударственным связям. Но если случается скандал между главными субъектами двухсторонних отношений, никакая элита или группы влияния («интересы олигархии») уже не помогут.

Еще один момент такого рода стиля, или режима политического взаимодействия — закрытость. Отсутствие необходимости участия широкого политического и экспертного слоев в выработке решений по политике двух стран или коалиции государств. Зачем нужны эти обсуждения? Президенты собрались и что-то решили. Затем, к обеспечению нужного вектора комментариев, для развертывания в медиапространстве этих решений подключают экспертное сообщество и политиков среднего уровня. При этом, формально говоря, и научное сообщество не лишено работы — в академические институты заказываются аналитические записки, в различные департаменты и ведомства исполнительной власти, куда-то наверх, в тишину эти доклады и уходят. В ответ — оплата и одобрительная тишина.

Соответственно, учитывая эти особенности, работают и отраслевые ведомства. Министерства прорабатывают проекты сотрудничества на своем уровне, ожидая, когда появится импульс со стороны политического руководства. Наконец, неожиданно появляется временное окно для реализации новой или продолжения старой инициативы, допустим, в области безопасности — и вот, пожалуйста, есть готовые наработки по линии Минобороны, ФСБ, МЧС и т.д. Спускается задача по линии экономической интеграции — вступаем в ВТО Таможенным союзом — пожалуйста, работа проводится и в этом направлении. Это, конечно, приблизительная схема, в общих чертах, но она такова.

Самостоятельно, отталкиваясь от понимаемой задачи (если хотите — идеологии процесса, допустим, той же интеграции), институты и ветви власти задавать направление и методы реализации внешней политики не могут.

Режим личного контроля (или «ручного управления») в ряде случаев является страховочным тросом от необдуманных и коррупционных решений бюрократии, но он же выступает тормозом для глубокого анализа и свободной реализации когда-то заданного стратегического вектора развития. Весьма вероятно, что именно в связи с закрытостью «центра принятия решений» и происходит колоссальная переоценка возможностей собственных волевых усилий в решении тех самых остро поставленных вопросов. Полнота ситуации открывается, когда видно, что на самом верху этот «центр принятия решений» не видит иных механизмов для управления политикой, кроме как через свои «контакт», «авторитет», «коммуникацию».

Вспомним высказывание Медведева относительно отсутствия Лукашенко на саммите ОДКБ: «...он мог бы хоть позвонить». В свою очередь реакция аппарата (со всеми скидками на нервозность) также удручает странным сочетанием ограниченности и величия: «У нас нет особого расстройства по поводу поведения Белоруссии. Видимо, кое-кому просто надоело быть президентом этой страны» (цитата по статье «Вредность за молоко» газеты «Коммерсантъ» № 104 от 15.06.09, приводящей высказывание высокопоставленного сотрудника администрации Дмитрия Медведева). Увы, такова особенность постсоветских президентских вертикалей.

Кто главный в СНГ по «разруливанию»?

Соответственно, в такой модели управления каждый лидер непроизвольно привносит в нее характеристики своей личности (от распорядка дня до высказываний), которые становятся не просто публичной чертой президента, но являются элементами политики.

Подобной чертой Путина, например, является его личная вовлеченность в процесс «разруливания» острых кризисов. Многие вопросы текущей политики решались в известном стиле «спецопераций» (закрытость, молниеносность, неожиданность), то есть в нормальном режиме разведсообщества, однако экзотическом для политики. Подчеркнем, речь идет о стиле, а не о подключении институтов разведки.

За период путинского правления они не слишком обнаружили себя в плане проведения удачных долгосрочных стратегий. Скептики могут возразить, что удача разведки в том, что результаты ее работы не обнаруживают себя. Но в данном случае она не сильно обнаруживается в политике режимов стран СНГ в отношении РФ. Опять же устойчивые отношения с партнерами «висят» на президентах, а не на структурах власти. Президенты лишь допускают усиление тех или иных связей, взаимодействий, схем.

Вернемся к путинскому стилю. Очевидно, историки будущего зафиксируют в его каденцию увеличение числа именно спецопераций по линии разведки. Некоторые оборачивались провалом, некоторые успехом (не пойман, значит успешен). Учитывая ту самую личную вовлеченность бывшего президента и обусловленную зависимость спецслужб от воли Путина, нетрудно предположить, что он не только в курсе ряда операций, но и их инициатор.

Можно долго рассуждать на тему морально-этических оснований в допустимости подобных методов, например, в ликвидации чеченских террористов за рубежом. Или рассуждать, насколько это комильфо для высшего должностного лица в отношении политических противников внутри страны. В любом случае применение подобных практик в российской традиции интерпретируется как суверенное право политического руководства страны...

Когда «включаются» разведки?

Возможно ли применение методик и практик спецслужб на территории СНГ? К примеру, возьмем Украину. Более конкретно вопрос нужно сформулировать так: существуют ли незадействованные резервы ФСБ и СВР в отношении Украины и при каких условиях они могут быть «включены»?

Как ни крути российско-украинские отношения, ясного сценария их развития не проглядывается. Обвал произошел не только из-за личной идиосинкразии президентов двух стран, но, как мы отметили выше, сам по себе это уже достаточный повод для краха межгосударственного взаимодействия. Проблема в том, что обрыв «президентского канала» обнажил расстыковку глубинных мотивов политического развития наших государств. В обозримой перспективе Россия не увидит «украинского Назарбаева», то есть президента, который не по стилю, а по сути будет готов делать ставку на интеграционные проекты с Россией. Значит, конфликты неизбежны. Разница будет лишь в их интенсивности. Назначение Михаила Зурабова послом в Украину есть лишь еще одно указание на дефолт дипломатических механизмов в украинской политике России.

Возможно, когда-нибудь Россия сумеет отстроить институциональные связи с Украиной, но это лишь оптимальный сценарий для будущего, сегодня она остается в заложниках прежней парадигмы авторкийной политики, в которой лишь изредка возникают стимулы для широкого вовлечения горизонтальных связей. Иными словами, на государственном уровне остались лишь контакты, обусловленные интересами крупного бизнеса, весьма кризисное и, по существу, тупиковое газовое взаимодействие, завязанное на самый верх политического руководства РФ, периодические технические контакты на уровне правительства и Совета Безопасности двух стран.

В отсутствии новых инициатив и при остром дефиците горизонтальных связей на уровне «чистой политики» мы по-прежнему будем иметь оголенное противостояние разнонаправленных векторов развития двух стран. В переводе на текущую повестку это означает, что по-прежнему мы будем сталкиваться с резкими обоюдоострыми высказываниями МИДа на тему Севастополя, ЧФ, положения русского языка. Все будет повторяться в прежнем духе.

Конфликты будут стимулировать желание российских силовиков использовать методы силового и квазисилового воздействия. В качестве примера раздражаемых поводов можно привести поднятый Киевом вопрос о прекращении пребывания в составе российского ЧФ сотрудников ФСБ, а также недавний вызов Владимира Путина в киевский суд по делу об отравлении Ющенко.

Возникает вопрос: какие реальные способы ответного воздействия на украинскую политику имеются в резерве? И второй: будут ли их использовать? Полноценно ответить на эти вопросы могут лишь те, кто имеет отношение к ним изнутри корпорации. Мы же можем лишь предположить, что у спецслужб имеются различные неиспользованные резервы. Чем могут заниматься структуры разведки в отношении стран СНГ? Тем же, что и на других направлениях: создание агентурных сетей, военная разведка, сбор коррупционного и иного компромата на высших должностных лиц. Все это возможно под прикрытием бизнес-связей, развития НПО и прочих «упаковок».

У сотрудничества с Казахстаном нет «двойного дна»

Один из редких случаев публичного экзамена на эффективность спецслужбы сдавали в ходе прошлогодней грузинской кампании. Тогда острие их сил было направлено на факт применения силы со стороны Тбилиси. Но были ли готовы российские спецслужбы к такому развитию ситуации? Вопрос достаточно спекулятивный, но крайне важный. Дело ведь не в том, что пророссийские силы и прямая российская агентура в той же Грузии понесли потери задолго до августа 2008-го. Дело в том, что политическое руководство в Москве было не готово их защитить, поддержать и, собственно, предполагать их использование для специального воздействия на президентские вертикали своих партнеров в СНГ. Если и имеются «неожиданные» резервы спецслужб, то Кремль не планировал их широко применять в полную силу, видимо опасаясь серьезного столкновения с Западом.

Но предположим, принято решение воздействовать на соседей по линии спецслужб. Вероятно, все реальные сценарии воздействия можно разбить на две группы. Первая — воздействие на отдельных агентов или целые структуры в «родственных» службах с целью влияния и контроля над политической элитой этих стран. Это может быть применено в отношении государств ЦА. Вторая группа «мягких» методов специального воздействия тоже лежит на поверхности — дискредитация политической элиты компроматом. Это может быть направленно на Украину и другие страны европейской части СНГ, степень конфликтов с которыми достаточно высока.

Общее основание для применения подобных методов воздействия — элита спецслужб, которая связана с РФ еще советскими корнями. Нетрудно предположить, что степень агентурного проникновения ФСБ в СБУ крайне велика. Даже трудно предположить иначе, учитывая, что СБУ фактически формировалось из кадрового состава КГБ СССР. Не говоря уже о союзной Белоруссии. Два бывших председателя белорусского КГБ — Леонид Ерин, глава ведомства с 2000-го по конец 2004 года (до 1995 года возглавлял управление ФСБ по Москве и Московской области), и генерал-лейтенант Владимир Мацкевич — возглавлял ведомство с декабря 1995-го по ноябрь 2000 года (в органах безопасности с 1976 года), спустя год стал помощником президента ОАО «РЖД» Владимира Якунина.

Заметим, что о серьезных, глубинных кадровых чистках в структурах КГБ Белоруссии и СБ Украины печать этих стран и российские СМИ не сообщали. Из этих чисто иллюстративных примеров ясно, что потенциал влияния ФСБ на родственные ведомства в ряде стран СНГ просто огромен. В данном случае за скобки надо убрать современную агентуру, рожденную в постсоветский период.

При этом нетрудно себе представить и известные ограничения для действий российских спецслужб. Рассмотрим страны ЦА. Например, Туркмения. Известно, что Акмурад Реджепов, будучи майором республиканского КГБ, в 1985 году поступил на службу к Сапармурату Ниязову и с начала президентства последнего являлся преданным руководителем его личной охраны. Очевидно, что личная безопасность и лояльность Ниязову плюс финансовые возможности, открывшиеся Реджепову, перевешивали те аргументы, которые могли быть применены к нему со стороны Москвы как к своему высокопоставленному агенту. Вероятно, выполнение им отдельных «услуг» на пользу Москве. Однако по факту истории говорить о возможности влияния на Ниязова через Реджепова почему-то не приходится. Сегодня нет ни Реджепова, ни Ниязова.

С Казахстаном у России складывается, в общем-то, «безоблачная» ситуация. Минимум экономических конфликтов, практически нет политических разногласий. Вероятно, что благостное сотрудничество между спецслужбами не обнаружило пока «двойное дно». Но за годы независимости КНБ РК поменял своих председателей девять раз. Альнур Мусаев, выпускник минской школы КГБ СССР, можно сказать, стоял у истоков казахской контрразведки, был специалистом по экономическим преступлениям и коррупции.

Если он и мог выступать агентом влияния Москвы, то его судьба сложилась плачевно, но не в связи с «московским следом», а по причине клановой борьбы: ликвидации группы Рахата Алиева. С 2007 года он находится в розыске Интерпола, периодически проживает в Австрии.

Рецепты воспитания верности

Иными словами, мы видим, что выходцы из КГБ СССР в структурах безопасности стран СНГ не могут оказывать существенное влияние на политику этих стран. Личная «присяга» президенту — а это, иными словами, отрасли экономики, отданные национальным лидером на кормление специальным ведомствам, — является самой надежной гарантией от влияния Москвы. В то же время и для Москвы, очевидно, нет необходимости всерьез применять эти механизмы в отношении своих среднеазиатских партнеров. Зачем — при отсутствии публичной конфронтации и возможности влияния Москвы на местную элиту экономическими и другими финансовыми методами?

Не были использованы всерьез механизмы спецслужб и на украинском направлении.
Скептики могут сказать: они не видны, потому что это закрытое поле деятельности. На наш взгляд, они не видны потому, что слишком скромны, как и другие результаты работы институтов политического управления в пространстве внешней политики РФ. Возможно, периодически эти механизмы используют в сугубо отраслевых или личных интересах, но их реальные государственные результаты весьма скупы, а «неожиданно обнаруженные» факты говорят скорее о провале.

Единственное, что, весьма вероятно, обладает существенным потенциалом «взрывных» последствий для внутренней политики европейских стран СНГ — публикация досье на бывших сотрудников КГБ или новозавербованных агентов. Однако это будет иметь последствия в том случае, если наберут обороты процессы люстрации, то есть ограничения бюрократии и политиков по признаку наличия у них связей со спецслужбами СССР или России. Однако на этот путь им вступать весьма опасно. Для всего спектра современной политической элиты это смерти подобно.

От редакции: Исследование заместителя генерального директора ИАЦ при МГУ Александра Караваева несколько необычно по формату для нашего СМИ. Однако анализ процессов, который он предоставил в распоряжение нашей редакции, показался нам весьма любопытным и заслуживающим внимания. Во всяком случае, подобного исследования до сих пор нам не попадалось. Оно спорное, но тем, собственно, и интересно.