Признание – царица доказательства?

Автор: Сергей ДУВАНОВ

На прошлой неделе по делу Евгения Жовтиса отметились сразу два больших чина казахстанской судебной системы. Вначале председатель надзорной коллегии Верховного суда Анатолий Смолин в интервью газете «Время» дал свое видение проблемы, затем председатель Верховного суда Мусабек Алимбеков посетовал на то, что общественные защитники устроили из процесса политический пиар.


По сути, ни тот ни другой не сказали ничего нового. Чиновники, как этого и следовало ожидать, остались в рамках официальной версии случившегося. В этом смысле их появление на публике в свою очередь также можно расценить как пиар политического режима, которому они служат. Все понятно — работа такая.

Не знал или специально придумал?

Отвечая на вопрос, почему суд не применил в случае с Жовтисом статью 67 УК о прекращении дела в связи с примирением сторон, председатель надзорной коллегии Верховного суда заявил следующее: «Статья 67 применяется для преступлений небольшой и средней степени тяжести при наличии четырех оснований: признание вины подсудимым; возмещение морального вреда; компенсация материального ущерба и ходатайство потерпевшего о прекращении уголовного дела в связи с примирением».

Отсюда вывод, что Жовтис, не признавший вину, не мог рассчитывать на прекращение уголовного дела. Можно сказать, что в лице Анатолия Смолина коллегия Верховного суда озвучила свою позицию: мол, Жовтис не признал вины, поэтому следствие и суды первой и второй инстанции поступили правильно.

Для людей, далеких от юриспруденции, мнение члена Верховного суда — своеобразный вердикт. После такого авторитетного расклада они просто обязаны считать, что Жовтис сам виноват: признал бы вину и гулял на свободе. Однако юристов, знающих законодательство не понаслышке, сказанное г-ном Смолиным должно было сильно озадачить.

Дело в том, что в статье 67 Уголовного кодекса нет ни слова о необходимости признания вины. Трудно в это поверить, но юрист, обремененный высочайшей ответственностью, что называется, на голубом глазу сказал то, чего нет вообще.

Соответственно, возникает вопрос: либо г-н Смолин продемонстрировал юридическое невежество (в чем сложно заподозрить столь профессионального юриста), либо откровенную политическую ангажированность (проявившуюся в необходимости оправдывать правовой нигилизм Балхашского суда), либо новую практику работы Верховного суда, присвоившего себе право устанавливать свои правила игры, с законом мало согласующиеся.

Назад к Вышинскому

Кстати, по мнению некоторых юристов, «чистосердечное признание» в системе нашего правосудия становится все более популярным. Суды охотно рассматривают непризнание вины как вполне легитимный повод для вынесения обвинительных приговоров, и это стало даже некоей традицией.

Достаточно вспомнить, как при прошлой амнистии от заключенных требовали писать заявления о признании своей вины, что являлось абсолютно незаконным. Откуда это? Неужели генетическая предрасположенность нашей системы правосудия, восходящая ко временам господства доктрины Вышинского: «признание — царица доказательств»?

Откуда у наших судей, следователей эта тяга к признательным показаниям? Не от того ли, что признание делает излишними все иные доказательства, улики и дальнейшие следственные действия? Ведь все неслыханно упрощается — наручниками к батарее, противогаз на голову — и к утру человек «упакован» по требуемой статье.

Пока это только предположение, но, учитывая упорство, с каким наша судебная система тяготеет к чистосердечным признаниям, завтра это вполне может стать констатацией факта.

А может, тяга к чистосердечным признаниям — это логический итог развития любой системы правосудия, занятой обслуживанием тоталитарных и авторитарных режимов? Ведь в этом случае происходит неизбежная трансформация самого правосудия, которое все больше становится карательным.

В развитие темы о генетической предрасположенности нашей судебной системы уместно привести еще одно заявление г-на Смолина о том, что «оправдательные приговоры — это брак в работе органов уголовного расследования».

Представляете, оказывается, наши следователи плохо работают, и поэтому судьям, к сожалению, приходится кое-кого все же оправдывать. Соответственно, если бы они лучше работали, то сажали бы всех поголовно.

С учетом указанной выше тенденции можно предположить, что под «лучшей работой» можно понимать и выбивание признательных показаний и чистосердечных раскаяний. Тогда судам и напрягаться не надо: признание — царица доказательств. Вот эта работа без брака — чем больше посадим, тем лучше работаем — видимо, и есть идеал, к которому стремится казахстанское правосудие. Не тут ли нужно искать объяснение, почему по количеству заключенных мы в лидерах?

Вообще-то, в нормальных странах все как раз наоборот: чем больше оправдательных приговоров — тем лучше. Там правоведы этим гордятся. У нас же, перефразировав Дзержинского, можно сказать: «То, что вас еще не посадили, не означает, что вы невиновны, это просто органы уголовного преследования плохо работают». Как вам такая философия от Верховного суда?

Так что не расслабляйтесь: если завтра уголовка начнет работать без брака, то оправдательных приговоров не будет вовсе. Если попал туда — назад дороги нет, только за решетку. Вот тогда актуальность лозунга «Сегодня Жовтис — завтра ты» станет понятна всем тем, кто сегодня недоумевает: мол, причем здесь я?

Пыток без синяков не бывает?

Еще один мировоззренческий аспект, характеризующий ценностные ориентации высшего эшелона казахстанской судебной власти, — это отношение к пыткам.

На вопрос, можно ли расценивать неоказание медицинской помощи Мухтару Джакишеву как пытку, г-н Смолин не моргнув глазом ответил категорически отрицательно, так как, по его словам, «пытка — это уголовное преступление, сопровождаемое нанесением телесных повреждений».

Значит, если бить так, чтобы не оставалось следов, то это вовсе и не пытка? Видимо, г-н Смолин идет от отечественной следственной практики, где целлофановый мешок на голове истязаемого следов телесных повреждений не оставляет, а значит, какая это пытка... так, следственный эксперимент, проверка на выносливость.

При этом невдомек председателю Надзорной коллегии Верховного суда, что казахстанский закон под пыткой понимает вовсе не причинение телесных повреждений, а «умышленное причинение физических и психических страданий... с целью получить от пытаемого нужные сведения».

Согласитесь, в устах маститого юриста такая неточность о многом говорит. Тут если и оговорка, то почти по Фрейду: вылезло то, что внутри сидит.

С точки же зрения того, что происходит с Джакишевым, которому отказывают в полноценном лечении, уместно напомнить (в рамках правового ликбеза), что в соответствии с Международной конвенцией против пыток (принятой Казахстаном) под пыткой понимается «любое действие, которым причиняется сильная боль или страдание, физическое и нравственное...».

Так что если болит голова, а вместо анальгина ведут на допрос, то это самая что ни на есть пытка. И печально, что корифеи казахстанского права этого не понимают или, точнее, не хотят понимать. Согласитесь, это тоже из тенденции, берущей свое начало в 30-х годах прошлого века.

Не видят в упор

Не менее интересную позицию продемонстрировал председатель Верховного суда Мусабек Алимбеков, призвавший общественных защитников Жовтиса не делать на его деле политический пиар. Как будто эта его сентенция не имеет никакого отношения к политике.

Ох уж эти чиновники, изображающие из себя саму невинность! Порой не знаешь, чего здесь больше — наивности, что все вокруг дураки, или глупости, позволяющей верить в наивность окружающих?

«Мы сожалеем, сочувствуем и той стороне, которая погибла в этом столкновении, и той, которая причастна к этому событию, но информация с места (суда) и публикации — они очень политически ангажированы», — сказал Алимбеков, выступая на форуме «Судебная власть и СМИ» в Астане. По его словам, защитники Жовтиса на процессе не столько занимались защитой правозащитника, сколько политическим пиаром.

И далее: «Демократичность нашего общества заключается в том, что мы эти вещи никому не запрещали, хотя в то же время никому не запрещали обратное — помирить стороны, не доводя дело до суда». Смысл сказанного понятен: мол, защитникам Жовтиса, вместо того чтобы политизировать это дело, нужно было работать на примирение сторон — и тогда бы все было тип-топ.

Во-первых, председатель Верховного суда еще до рассмотрения надзорной жалобы в областном суде фактически высказал свою позицию по отношению к обвинительному приговору Жовтиса. Мол, правозащитник не сумел примириться с потерпевшей стороной, поэтому его осудили правильно. Думаю, всем ясно, какое решение после этого должна вынести надзорная инстанция на жалобу защитников Жовтиса? Без вариантов. Это к слову о давлении на суд, в котором обвиняли защитников Жовтиса.

Во-вторых, то, что Жовтис не достиг примирения с потерпевшей стороной, — это откровенная ложь, тиражируемая с завидным упорством без всякого зазрения совести. Общеизвестно, что Жовтис достиг примирения с потерпевшей, коей является только мать погибшего, о чем последняя публично заявила в суде.

Кроме того, им был заглажен вред, причиненный потерпевшей, о чем также есть соответствующее документальное подтверждение. И, наконец, «совершенное им деяние относится к категории преступлений небольшой тяжести» — это признано в суде. Все указанные условия составляют необходимые основания для безусловного освобождения человека от уголовной ответственности.

Так говорит закон. Но о каком законе может идти речь, если главный судья страны в упор не хочет видеть то, что у него перед глазами?

Взяли под «козырек»

Ни следователь, ни судья районного суда, ни судьи коллегии областного суда ничего этого тоже не увидели, хотя имели доказательства примирения сторон и, соответственно, просто были обязаны прекратить уголовное преследование. Причем закон не оставлял им выбора — черным по белому.

То есть они сами настолько очевидно нарушили закон, что их впору судить. Вот о чем, по идее, должны сегодня говорить юристы-профессионалы из Верховного суда, позиционирующие себя вне политики, оценивая процесс над Жовтисом. Увы! Они, напротив, пытаются объяснить и оправдать неправовые действия своих коллег, автоматически становясь их подельниками.

О чем это говорит? Только об одном: в процессе над Жовтисом доминирует не закон, а политическая установка, обязательная в наших условиях для всех чиновников всех рангов и уровней. А так как и следователи, и прокуроры, и судьи — люди государственные, подневольные, то они, морщась (в душе), чертыхаясь и плюясь (дома на кухне), вынуждены публично придумывать какие-то оправдания тому, что они сами натворили.

Хотя, понятно, крайними в этом деле являются не судьи, они, как следователи и эксперты, всего лишь исполнители политической воли «Ак орды». В этом смысле уголовное дело Жовтиса — сугубо политическая кампания, и, соответственно, говорить о какой-то правовой возможности изменения приговора не приходится. Ясно, что установка — наказать неудобного правозащитника — будет выполнена от и до.

Как бы ни старались адвокаты Жовтиса, все их доводы завязнут в болоте судебной непробиваемости. Будут тупо врать о том, что не достигнуто примирение, будут, глядя стеклянными глазами, доказывать, что без признания вины нельзя освободить от уголовной ответственности. Будут апеллировать к нравственности: мол, ну человек же погиб. Будет все что угодно, кроме одного — уважения закона. Потому что закон у нас нынче в стране не в законе. И этим все сказано.

Источник: Газета "Голос Республики" №44 (125) от 13 ноября 2009 года