Выбор есть даже в «концлагере» - жить или умереть

В недавнем интервью на телеканале «К-плюс» политик и бизнесмен Мухтар Аблязова рассказал, как и по чьей инициативе создавался девять лет назад «Демократический выбор Казахстана». 

 

Автор: Редакция

 

Это общественное движение, в которое вошли лучшие представители казахстанской элиты и бизнеса, в то время буквально взорвало политическую ситуацию. Власть расправилась с лидерами ДВК жестоко. И Мухтар Аблязов, и Галымжан Жакиянов были брошены в тюрьму, где прошли, как говорится, огонь, воду и медные трубы. Как обращаются с заключенными в казахстанских тюрьмах, как их пытают и превращают в рабов - в новом интервью Мухтара Аблязова.

- Мухтар Кабулович, Вы же были и на «красной» и на «черной» зоне, как Ваши ощущения?
- Я тогда плохо понимал, что такое «красное» или «черная» зона. Это я уже позже разобрался. Сначала я попал в «черную» зону, где руководили заключенные — как они говорили, представители воровского мира. По всем «понятиям» я был «красным» — министром и должен был попасть в «красную» зону, где содержатся бывшие работники госслужбы. Однако меня специально перебросили в «черную» — предполагалось, что представители этого мира расправятся со мной.
Но так получилось, что в первый же день я объявил голодовку, потому что для себя решил, что свой путь избрал и ни с чем, что меня окружает, не должен соглашаться. Руководство зоны было в растерянности. Оно понимало, что есть пристальное внимание со стороны общества — депутаты, журналисты. Поэтому начальник зоны, областное начальство — все меня убеждали, что мне обязательно нужно есть, и пытались понять, зачем я голодаю...
- А что Вы требовали?
- Я говорил, создайте мне мои условия, как у вас написано в законе, потому что меня поселили в камере, где все было разрушено. Кривая кровать, окна разбиты, на кровати все мокрое... Обычная казахстанская тюрьма. Но я для себя решил, что я ничего этого не должен принимать. Если я сейчас это приму, я буду физически и морально сломлен. И если я даже завтра выйду на свободу, сломленный человек никому не нужен. В первую очередь, самому себе. Так получилось, что это мое решение вызвало симпатии воровского мира, и когда меня свели с начальством, собралась вся их верхушка. Это была первая, ознакомительная встреча.
- Сколько их было?
- Точно цифру я сейчас сказать не могу, но около 10 человек. Был и самый главный. Собрались и начали выяснять: кто я и как здесь появился. Я очень быстро вжился в эту «черную» зону, стал свой, и позже меня власть обвиняла, что я еще и лидер воровского мира, потому что меня приняли.
- Почему Вас перевели в другую тюрьму?
- Я понимал, что осенью будет обострение, поэтому в летний период протащил телефоны: сотовые, всякие разные. Спрятал в разных местах, и фактически оттуда влиял на принятия решений со стороны лидеров оппозиции. Конечно, Власть беспокоило, что я, находясь в тюрьме, продолжаю руководить оппозицией. Шли обыски, постоянно заходила рота солдат, штыками землю рыли, но все было надежно спрятано.
Более того, происходили очень интересные вещи: была агитационная кампания против меня. Власть издала книжку, что Мухтар Аблязов — финансовый мошенник, эти книжки распространяли в тюрьме, везде раскладывали листовки, что я такой нехороший. Но они не учитывали психологии людей. Меня обвиняли в краже 500 млн тенге — это приблизительно около 3 млн долларов, и ко мне приходили заключенные, которые по профессии, понимаете, воры, и говорили: «Братан, я вот украл 500 долларов и мне дали 8 лет. А ты, оказывается, миллионы украл, ты крутой!».
То есть они пытались настроить против меня, а люди говорили — о, ты больше нас украл, так ты вообще герой! То, что на воле плохо, там считалось хорошо. Поэтому цели, чтобы меня убили в зоне, власти не достигли, и было принято решение меня выкрасть и перебросить в зону для особо опасных преступников.
- Почему выкрасть? Может перевести?
- Для того чтобы человека перевести, нужно все равно какое-то юридическое пояснение, а меня просто взяли и перебросили в изолятор, но при этом заводили ко мне заключенных, которые говорили, что мне нужно покинуть эту зону, уехать в другое место, что из-за меня у них проблемы внутри зоны.
- Т.е. законных оснований не было, пытались поэтому другими способами перевести? Чтобы Вы добровольно ушли?
- Да. Но я, понятно, отказывался и объявил голодовку. Затем на 9 сутки голодовки, видя, что я ослаб, они разыграли провокацию: меня вывели со штрафного изолятора, и около десяти охранников меня обложили и начали охранять, и у всех лица были очень озабоченные и напряженные. Я шел и подшучивал: что за честь, что за событие, столько людей охраняют меня.
Впереди я увидел человек 50 заключенных, а около санчасти — странные перемещения некоторых авторитетов, которые со мной были в напряженных отношениях, считали, что я влияю на массы не так, как они хотели бы — там у меня, к сожалению, были свои противники... Вообще, надо знать, что санчасть считается священным местом и там не должно быть конфликтов — это правило воровского мира, а я шел в сторону санчасти. И, не доходя до санчасти, я вижу, что-то готовится.
В это время эта колонна резко раздвигается, забегает один из авторитетов, наносит мне несколько ударов в лицо, колонна закрывается, человек 50 начинают надвигаться на охраняющих контролеров, топать ногами, изображая, что они нападают. Меня поднимают вверх, такая театральная постановка, и эти заключенные бегут, изображая, что они сейчас на меня нападут, убьют. Меня забрасывают обратно в изолятор и потом пишут бумагу, что моей жизни угрожает опасность, и в соответствии со статьей закона такой-то его нужно перебросить в другую зону.
Ночью несколько человек зашло из спецэтапа, такие здоровые мужики, мне не дали одеваться — сами одели, руки все время держали. И когда я вышел, это была зима, 27 декабря 2002 года, вокруг лежали автоматчики, и я слышал, как с той стороны, где находилась сама зона, огромное количество людей штурмует, ломает стену, т.е. они пытались меня вызволить, перетащить обратно в зону.
Таким образом, меня вывезли и, насколько я знаю, после моего отъезда ввели войска, фактически ту зону превратили из «черной» в «красную».
- Что было с Вами дальше?
- 3 января я попал в «Державинку». Это была «красная» зона и это считалось местом, где фактически убивают заключенных.
- Вы не можете более подробно рассказать..
- Меня везли в поезде — охраняло где-то человек 12. Говорили, что я суперопасный преступник, что со мной нельзя разговаривать, потому что я гипнотизирую и в свою веру перевожу. Меня везли в отдельном закутке, такая специально оборудованная камера, в соседней сидели какие-то заключенные — по 4, по 8 человек, и один из сопровождающих офицеров, сказал: слушай, говорят, ты тут гипнотизируешь людей, я никогда не видел гипнотизеров, могу я с тобой поговорить?
Я засмеялся, сказал: я тебя сейчас загипнотизирую, что ты будешь делать? Но, тем не менее, ему было интересно, и пока мы ехали от Астаны до Державинки, он мне рассказывал, как они заключенных возят, какие события происходят, как при переезде убивают людей... Я же просто рассказал, что было, говорил о преступлениях режима, и через какое-то время он стал, по сути, сочувствующим. Я еще над ним посмеялся и сказал: вот видишь, я тебя загипнотизировал.
Мне потом рассказывали, что он заходил в каждую камеру и говорил: я знаю, что за зона эта Державинка, как себя там ведут, я вас предупреждаю, что когда вы будете обратно ехать, если я узнаю, что вы каким-то образом применяли к нему меры физического воздействия или оказывали давление, я вас всех поубиваю. Это мне рассказали заключенные потом. Я не ожидал, что он так поступит.
«Державинка» наступила следующим образом: перезагружали автозак, и один из заключенных спросил сопровождающего нас охранника, куда мы едем, а он ответил: «Добро пожаловать в ад» и начал гомерически смеяться. Правила же там следующие: когда человек выходит из автозака, то обычно стоит колонна самих заключенных с обеих сторон, и когда заключенный выходит из машины, он должен пробегать мимо и его начинают быть — цепями, арматурой. Кто успел — проскочил, кто не успел — его добивают.
Но когда я попал туда, этого не было, везде горели прожектора, автоматчики, собаки, все вооружены, то есть настоящий концлагерь. Если вы сейчас посмотрите фильмы про сталинские лагеря, они именно такие. Потом нас повели в так называемую баню, где облили т.н. дустом, наголо побрили и дали тоненькую строительную робу. На улице было 35 градусов мороза, а нас утром выстроили в колонну в этих робах.
А затем заключенный попадает в карантин, и здесь к нему начинают применять те способы воздействия, которые разрабатывались, судя по всему, давно, еще в сталинский период. Говорят заключенному, чтобы он подписал соглашение о сотрудничестве — бумажка вроде, но люди туда попадают из «черных» зон, а в том мире это считается неправильным. Тех, кто не подписывал, сразу избивают, ломают руки-ноги, человек теряет разумное состояние.
Я не помню, чтобы я что-то подписывал, помню, что вокруг меня всех били, топтали, ломали — я понимал, что этот сценарий специально для меня, чтобы оказать воздействие. Затем собралась колонна, меня вывели на показ, сказали — вот видите, он же такой негодяй, он управлял зонами, он беспредельщик, и из-за него вы все будете сейчас страдать. Всех положили на пол, били палками — фактически, настраивали заключенных против меня. Чтобы они меня ненавидели.
Но и там я, конечно, не успокаивался. Хотя в тот момент для себя уже принял решение, что буду договариваться и выходить из тюрьмы. Я понял, что процесс затянулся — протестные настроения еще не набрали такую силу, чтобы это привело к нашей с Галымжаном свободе. Скажем, эта была недооценка в полной мере событий...
Кстати, выяснилось, что один из тех, кого активно избивали, это был мой киллер. Он должен был, как выяснилось впоследствии, по приказу меня ликвидировать. Но я в тот момент объявил, что готов идти на переговоры, и это вызвало шок у руководителей исправительной системы, потому что вчера они имели со мной проблемы, а тут неожиданно человек объявил — хорошо, давайте договариваться.
А эта зона была построена следующим образом: обычно давали кусок хлеба и кипяток на еду, больше практически ничего. Три раза в день. Именно такой кусочек хлеба и кипяток, никакой заварки в нем не было. Но с моим приходом там все начало меняться, потому что они понимали, что информация расходится, и было ясно, что если по стандартам должно быть, но нет, значит, воровала администрация.
В первой зоне мне начальник Шевчук даже жаловался: "Я начальником зоны стал, и мне каждый месяц надо по две тысячи долларов надо отдавать вверх. А теперь что мне делать. Ты поставил контроль. В результате сахар я не могу утащить, еду не могу утащить, потому что ты поставил весы. Теперь мне приходится из своих денег платить".
- Вы поставили весы?
- Ну, мы потребовали. В результате все обвесы стали явными. Недостаток сахара, хлеба фиксировали.
- Разрушили "бизнес"?
- Пришлось... А когда я попал во вторую зону — «красную», там вообще был кошмар. Все продукты администрацией воровались. Условия были чудовищные — в четыре утра люди прекращали работу, а шесть утра их уже поднимали, и работа снова начиналась. Два часа сна в сутки. Заключенные превратились из людей в роботов. Каждый день были избиения. Это был самый настоящий концлагерь. Один только взгляд в сторону забора расценивался как попытка к бегству. За это тебе вешают нашивку, и каждые два часа ты должен ходить отмечаться. Днем-то ладно, но это же правило распространялось на ночь.
- Ваш приход изменил ситуацию в зоне?
- Не сразу. В первые два дня, которые я был на зоне, погибли два человека. Один повесился — на собственной майке, от безысходности. И начальник зоны Ахметов мне так это объяснял: твоя жизнь для нас ничего не стоит, нам матрас сложно списать — для этого надо целую комиссию создавать, а человека "списать" нам ничего не стоит. Тебя возьмут зеки — бросят несколько раз и все...
Со мной сидел человек, общий тюремный стаж которого составлял 23 года. Он сидел фактически во всех самых страшных зонах Советского Союза. Так вот он мне как-то сказал: "Те были лютые, а эта — "спецлютая", я такой никогда не видел".
Воды по утрам не было, а бриться всех заставляли по утрам. И то, что воды не было, никого не волновало. Это твои проблемы. Не побрешься — бьют. Людей заставляли ползти по земле и избивали дубинками деревянными. Меня тоже избивали. Причем делали это с особой жестокостью. Сначала избивали заключенных и говорили им — вот это все из-за Аблязова. Те умоляли меня: Мухтар Кабулович, спаси нас. Затем мне так аккуратно, нежно снимали очки, а потом начинали бить.
Делается это так, что явных следов от побоев не остается, но тело потом просто чернеет. Берут за руки, за ноги, кидают. После этого ты теряешь способность двигаться. У меня был такой период в зоне, когда я не был в состоянии ходить, даже с кровати встать не мог и передвигался ползком.
В это время параллельно шел процесс переговоров. Приезжали специальные посланники. Была оборудована для этого специальная комната, где со мной встречались представители властей. Приезжали в частности сотрудники комитета национальной безопасности. А 8 мая 2003 года приезжал даже глава КНБ. Это была последняя встреча перед выходом на волю.
- С каким настроением Вы решили пойти на переговоры?
- В этот период жизни у меня была два важнейших решения. Первое — сесть в тюрьму, а второе — выйти из нее. Решение сесть в тюрьму было сложным, но я его принял безболезненно. Решение выйти было крайне мучительным. Я понимал, что если этого не сделаю, и жизнь, и смерть будут бессмысленными. Но я также понимал, что будут обвинения в том, что я предал политическую оппозицию, что я оказался непоследовательным. Что, собственно, потом и произошло.
Но время показало, что решение было правильным. Я считаю, что я вырос в этой стране, и я должен изменить этот режим. А когда ты понимаешь, какая у тебя цель, ты понимаешь, и на какие страдания готов пойти. Я поддерживал оппозицию. Я делал это всегда и буду делать дальше, чтобы изменить страну, и у нее было будущее.

Источник: Деловая газета "Взгляд" №42 (178) от 24 ноября 2010 года